Она была гордой.
Она была гордой. Безумно. Даже с ним, наедине, когда можно было расслабиться, успокоиться, зная, что никто не понимает ее лучше, никто не поддержит ее так же страстно и безвозмездно, даже с ним она была гордой. А ведь ей так не хватало ласки, поддержки. Что ей стоило сказать всего одно слово, и он бы, забыв обо всем, бросился к ней со всех ног, проклиная себя, что нельзя быстрее. Как он безумно ее любил! Да, она тоже его любила, сильно и безгранично, ведь гордость не отравляла любовь. Гордость отравляла ее саму изнутри, убивая, растаптывая, не давая выхода эмоциям. Лишь тогда, когда она оставалась одна и, удушенная отчаянием и душевными переживаниями, подолгу ревела в подушку, лишь тогда гордость уходила, оставляя боль и безысходность.
Он же пытался стать для нее чем-то большим, чем есть на самом деле, чтобы она могла изливать ему душу, но у него не получалось. Сколько раз он просил ее, умолял, грозился, кричал, она лишь вздыхала, обхватив его за шею, смотрела в глаза и шептала одну и ту же фразу: «У меня все хорошо. Я тебя люблю».
Но его откровенная, неистовая, жертвенная любовь не могла помочь ей. Все чаще ее подушка наполнялась слезами, все чаще он метался с угрозами и болью в глазах, а потом падал на колени и безумно рыдал, все чаще она говорила ему, что любит, а потом, ночью тихо уходила из темной сонной квартиры. Это было невыносимо, она мучилась сама, мучила его, от чего ей было еще больнее.
И однажды, тихой ноябрьской ночью, когда за окнами шел снег, она ушла, ушла навсегда, по-английски, тихо захлопнув дверь…